История Благовещенского женского монастыря, созданного в Уфе в первой половине XIX века после более чем полувекового отсутствия здесь женских монастырей, являет собой яркую и во многом типичную для своего времени картину зарождения, развития, процветания характерной для Приуралья православной женской обители и закрытия ее с приходом советской власти.

Интереснейшим материалом по истории монастыря является «Краткое историческое описание о первоначальном заведении Уфимского Благовещенского монастыря, составленное его игуменией» (РГИА. Ф. 796. Оп. 209. Д. 573). Повествование идет от лица игумении Филареты (Бычковой). Документ датирован 1856 годом. На тот момент девичья община существовала тридцать лет, и почти двадцать из них — официально в качестве монастыря. Это было время первого расцвета обители. Уже была заложена солидная материальная основа монастырского хозяйства: построены церковные здания и жилые корпуса, налажена деятельность мастерских, получены и освоены земля, лес, прочая недвижимость. Монастырь приобрел добрую славу. Можно было обернуться назад, чтобы вспомнить и другим поведать, с чего же все начиналось.

Это не просто мемуары настоятельницы, а отражение именно тех эпизодов ее жизни, которые привели в итоге к созданию Уфимского женского монастыря. Поступки, высказывания, помышления и душевные порывы будущей игумении, а тогда девицы Стефаниды, наравне с самим стилем изложения позволяют увидеть характер автора: очень живой, непосредственный, открытый, простой и в то же время устремленный к духовному опытному знанию, взращенный на церковной службе, душеполезном чтении и ежедневном труде.

Повествование начинается сразу с рассказа о явном чуде исцеления хромого брата Стефаниды, случившемся во время принесения в их родное село Бетьки Мензелинского уезда Оренбургской губернии чудотворной Смоленской Седмиезерной иконы Божией Матери. Игумения Филарета поясняет: «это чудо имело необыкновенное влияние на мою душу, хотя я и прежде имела веру». Душа девушки была подготовлена как общим благочестивым строем жизни в ее семье, так и самостоятельным «рассуждением» о житии «святых Божиих угодников и святых дев». Первый наивный порыв выразился в том, что юная Стефанида «крепко привязалась к образу Божией Матери» и, «не желая отстать от иконы», отпросилась у родителей в числе прочих односельчанок провожать чудотворный образ в Седмиезерную Богородицкую пустынь (недалеко от Казани). А там уже, по рекомендации иеромонаха Саввы, «весьма благочестивой жизни старца» из этой пустыни, была принята вместе с подругой Анастасией в Казанско-Богоро­диц­кий девичий монастырь на срок действия выданных им паспортов (то есть меньше месяца). Послушание девушкам дали такое, что у них оставалось достаточно сил и времени для знакомства с монастырской жизнью.

Первый опыт пришелся подругам до того по душе, что они условились отпроситься у родных в Киев «для поклонения и где-нибудь остаться в девичьем монастыре навсегда дальше от своей родины и избрать себе в руководство духовную строгую игуменью или ею указанную старицу, в каком-либо российском монастыре, чтобы она научила нас, как спасти душу и в разум истины прийти Богопознанием». Такая цель говорит о серьезности намерений: девушек влечет отнюдь не внешняя сторона иноческой жизни, а ее сокровенная суть, о которой они догадываются. В родительском доме перед глазами Стефаниды постоянно присутствовал чудесно исцеленный брат, и это обращало ее мысли к Богу. Игумения Филарета вспоминает, что ее удивляло «милосердие Божие и сила, исходящая от святой иконы. Я не переставала думать об ней и читала акафист каждодневно Божией Матери». Мотив предстоящего паломничества объяснен ею так: «Потрудиться пешком, тем засвидетельствовав наше усердие и благодарность к Богу милосердному».

В долгий путь подруги отправились на другой день после храмового праздника — Владимирской иконы Божией Матери (26 августа по старому стилю) 1825 года. Прежде всего девушки зашли в Седмиезерную пустынь поклониться святыне, встреча с которой изменила их жизнь, тем более что с ними отпустили и исцелившегося мальчика. Упомянутый ранее иеромонах Савва дал им совет «идти в Саровскую пустынь, чтобы видеть там затворника Саровской пустыни Серафима и принять его благословение. Мы и прежде слышали об нем и желали видеть его».

Первая встреча со святым старцем вспоминается м. Филаретой и через многие годы чрезвычайно ярко, она приводит его собственные слова, которые, надо полагать, не раз вспоминала в течение этих лет. Интересно, что преподобный Серафим после обычного благословения паломников оставил одну Стефаниду для беседы, очевидно предузнав в ней ту, кто сможет объединить вокруг себя девичью общину. Он спросил ее об имени и возрасте, а она «от радости и от страха к старцу не могла объяснить, сказала, не помню». Тогда он сам назвал сначала день именин Стефаниды (тогда, особенно в крестьянской среде, ребенку давали имя того святого, чья память приходилась на день крестин), потом день ее рождения и возраст: «17 лет будет скоро». Далее перечислил не­до­стаю­щие девушке качества: «Ты не умна… не богата… не благородна» (словно вторя житию святой Екатерины), и пред­ложил средство к их приобретению — молитву Божьей Матери. «Я сказала: “Батюшка, мне ничего этого не нужно. Укажите мне место, где спасти мою душу, и желаю отдать себя старице, которая научит меня как спастися. Желаю немедленно остаться в каком Вы укажете монастыре девичьем в России”. Он сказал: “В Уфе будет девичий монастырь, там спасайся”. Я говорю: “И слуху нет, чтобы там хотел быть монастырь. Там татары, и не может быть скоро монастыря, да хотя и будет, так не скоро, и я туда не пойду, мне надобно как можно скорее в готовый”. Он сказал: “Готовую пашню пахать легко, да хлеб хуже родится. Гряди теперь в Киев, и там Бог покажет путь”». В словах Стефаниды видны нетерпение деятельной натуры, категоричность сильного характера и в то же время горение веры, жажда религиозного подвига. Соответственно этому и увещание старца, открывающее более высокую цель, чем та, которую видела пока перед собой девушка.

Стефанида с братом и Анастасией отправились дальше, но тут же вынуждены были повернуть обратно в Саровский монастырь, так как мальчик сильно заболел. Подруги поспешили к преподобному Серафиму поведать о своей беде, но тот «упредил» их: «Брат твой останется в Сарове, а вы пока подите в Дивеевскую общину, поучитесь монашеской жизни». Прошло почти два месяца, прежде чем старец благословил девушкам продолжить путь, наказав их землячке «старухе Ксении», очень вовремя пришедшей по своей надобности в Саровский монастырь в самый трудный для юных паломников момент, не оставлять их нигде и привести опять в Саров на обратной дороге.

Следующим памятным городом на пути паломниц был Воронеж. Там один «очень хороший человек» написал им, «какими городами идти и где какие монастыри есть, и в соборах чудотворные иконы, и где какие особенно отмеченные знамениями старцы или русские монахи, знающие монашескую жизнь не по рассказам только, а по опыту, и приобретшие благодать Божию, дары Духа Святого, прозорливости, слова назидательные для спасения души, боговидение и святое богопознание… Он сказал: “Будьте внимательны, заметьте, о которых я вам написал, их слова”. В числе других тут был написан Филарет, настоятель Глинской пустыни».

Заходя по дороге в разные монастыри, подруги «смотрели на жизнь монастырскую», «всматривались в монастырское правило и уставы», искали, «где покажет… Господь остановиться, в каком монастыре и при руководстве знающей пути духовного правления и видящей ясно, в чем состоит спасение души и как приобресть Царство Божие, что сказал Спаситель: внутрь вас есть Царство Божие». Так, в Борисовской пустыни (женской), где «служба продолжительна на праздник — восемь часов шла утреня», им «весьма понравилось пение и чтение внятное», «для спасенья души казалось нам лучше и желать нельзя». Но даже при таком серьезном подходе, как констатирует м. Филарета, монастырскую жизнь девушки «видели только в одежде, а внутри постигнуть не понимали. Мы думали, можно поучиться одними глазами, как пойти по монашеству». С высоты жизненного и настоятельского опыта игумения Филарета дает оценку своей прошлой наивности: «Дикие и неопытные», — отмечая единственное ее достоинство: «Только одно носили в себе пылкое желание, как бы угодить Богу и спасти душу».

Киев занимает в «Описании» сравнительно мало места: для выражения восторга у автора просто не хватает слов. Зато рассказу о посещении Глинской пустыни уделено особое внимание: здесь Стефанида обрела духовного отца и мудрого учителя на долгие годы, в честь которого получила потом и свое монашеское имя. На переправу через Днепр паломники потратили свои последние деньги и вынуждены были дальше идти пешком. Но они не роптали, а славили Бога за то, что по дороге встречали много людей, «уповающих с верою на имя Божие», и не поленились завернуть в Глинскую пустынь, отстоявшую от прямой дороги на 15 верст.

Если славу про о. Серафима народная молва донесла до Бетьков, то про о. Филарета девушки ничего не знали, к тому же они добрались до Глинского монастыря вечером и не успели «посмотреть в записку, что написал… монах в Воронеже». Приняв настоятеля за простого монаха, паломницы даже не подошли под его благословение. Эта оплошность ничуть не повредила их дальнейшему общению, и на следующий день состоялась беседа. Девушки спрашивали у о. Филарета, «где остаться, в каком монастыре удобнее спасти душу свою». «Старец сказал: “Я вчера получил письмо от преосвященного Амвросия из Уфы. Ведь это вашей губернии. Он пишет ко мне, что желает открыть монастырь в городе Уфе, и просит совета, как начать дело открытия монастыря. Я дам вам устав, вы пойдете к преосвященному вашему и покажете устав, и как он вам велит, так и начинайте основывать монастырь”. “Да нам говорил и Саровский отец Серафим, что будет там монастырь, да я туда не пойду”, — я сказала. “Отчего?” — вопросил старец. “Не скоро будет, а мне надобно скорей, в готовый пойду”. Батюшка Филарет сказал: “Как же ты будешь противиться воле Божией?” Я говорю: “Как узнать, что есть воля Божия? Бог с неба записки не бросит”. Как я была смела и бестолкова, не хотелось мне идти в свою сторону. Старец закрыл глаза и не хотел ничего говорить с нами, как только приметно было, что он умом молился. Это продолжалось четыре часа. И мы стояли перед ним и не смели сесть».

То, что у девушек хватило сил простоять столько времени на усталых ногах, дожидаясь ответа, говорит о том, как важен был им этот ответ. Упрямые слова Стефаниды, видимо, были не пустым дерзким капризом, а криком души, жаждущей исполнить волю Божью, но не видящей ее и потому боящейся совершить непоправимую ошибку. И их терпение было вознаграждено.

Когда о. Филарет наконец открыл глаза, было «исполнено лицо его необычным благоговением. Сказал, смотря на меня прямо: “Вот вы говорили, записки Бог с неба не бросит, целый указ получен”, — указывая сюда, на свое сердце или грудь. — “Идите, я вам дам устав, я писал его для Борисовской пустыни близ Белограда, когда я был в Санкт-Петербурге… в 1821 году».

«Когда сказал батюшка Филарет: “Вы должны идти в Уфу к преосвященному Амвросию с уставом”, в ту минуту я почувствовала какую-то необыкновенную преданность, не смогла больше противиться или не желать исполнения воли Божией. Мне казалось, сам Бог чрез уста старца приказывает идти с уставом в Оренбургскую губернию”». Помня о настрое и характере Стефаниды, остается признать ее внезапную покладистость в этом вопросе настоящим чудом. Она спросила только о том, как же будет управляться новый монастырь, будет ли о. Филарет давать свои советы, и тот обещал «писать чрез почту».

Недели две, пока переписывался устав, девушки жили «в гостинице, устроенной для странников богомольцев», говели. «Сам исповедывал и приобщал о. Филарет святыми Тайнами. В служении святой литургии о. Филарет был необыкновенным, лицо его доказывало, что он в присутствии Божием совершает святую литургию. Когда видишь, то чувствуешь к нему страх и благоговение, любовь и преданность в послушание его слову, слова его были сильны, основаны на Священном Писании. Беседы непродолжительны, а назидательны. Лицо сияющее светом, каким-то Божественным, не умею вполне выразить, как только могу сказать: сосуд избранный, жилище Святого Духа, полный благодати Божией». Вот какого духовного наставника обрела Стефанида. Есть предание, что он в те дни тайно постриг её в иночество, но это маловероятно.

Итак, получив устав, «напутствуемые благословением и назидательными советами о. Филарета», паломницы двинулись дальше: через Орел и Тулу в Москву, потом в Саров, куда пришли «в последних числах сентября». Радостна была встреча Стефаниды с братом, всё ей в нем понравилось: «как переродился». «После ранней обедни пошли мы с прочими к батюшке Серафиму. Народу было очень много» (к тому времени старец окончательно оставил затвор), но преподобный Серафим заметил их и велел пропустить к себе, назвав на этот раз «киевскими». «Он повел нас по коридору мимо своего гроба, стоявшего в сенях, провел в келью, затворил и запер на крючок. Он запирал вероятно для того, чтобы не помешали другие говорить ему, кому нужно говорить особенно». Услышав, что о. Серафим все повторяет: «Бог поможет тому монаху», Стефанида сказала: «У нас есть устав, не угодно ли бы его прочитать», на что преподобный ответил: «Я и говорю, Бог поможет тому монаху. Я читал тот устав». Эти слова обнаруживают наличие таинственного общения между старцами.

Угощая девушек, кроме сухарей и святой воды преподобный Серафим «достал грибы рыжики называемые, заплесневелые, покрытые белой плесенью, с маслом конопляным. Дал нам своими руками, почерпнувши большой деревянной ложкой, с словом: “Разшири уста и приими пустынной пищи”. Мне дал больше, а Анастасии меньше, очень немного, с словом: “И, приобщившись пустынной пищи, грядите с миром”». Возможно, этим он предсказывал девушкам меру трудов, которую каждая из них понесет в монастырской жизни, а вместе с тем и меру скорбей (плесени).

На следующий день, благословляя Стефаниду с Анастасией и братом в дорогу, преподобный Серафим сказал им на прощание: «Как есть звание Божие» (то есть призвание, призыв), «ничто не удержит человека в мире, хоть бы цепями приковали его к столбу, и то оторвет и будет в монастыре». Эти слова были адресованы брату Стефаниды, желавшему остаться в Сарове, но отсылаемому пока домой. Вместе с тем они были поддержкой и для самой Стефаниды. — «Грядите с миром в село, покуда будет у вас община, а потом будет монастырь в Уфе. Господь благословит, матушка, и Он поможет». Называя Стефаниду «матушкой», великий старец прикровенно предрекал ей настоятельство. Вряд ли это именование может служить подтверждением предания о тайном постриге Стефаниды, так как раньше «матушками» звали не всех монахинь, а лишь старших.

Стефанида вернулась в Бетьки 21 октября 1826 года, но еще до этого ее родными недалеко от церкви была устроена вместительная келья, в которой обитало до десяти девушек-черничек. Родители Стефаниды им во всем помогали. Девушки, вместе с которыми Стефанида и Анастасия уходили в Киев, вернулись в Бетьки на полгода раньше их. На обратном пути они тоже заходили в Саров, и о. Серафим «им особо дал наставление по пришествии домой купить избу и недалеко от церкви строить кельи деревянные. “У вас будет монастырь”, — сказал им о. Серафим. Они по пришествии своем и купили лесу, но не успели еще ничего выстроить». Скорее всего, среди них была и младшая сестра Стефаниды, Евдокия. Объединенные стремлением создать общину девушки собирались для совместной молитвы и не дожидаясь постройки своей особой кельи. Так, после возвращения Стефаниды они каждый воскресный день приходили в «маленькую избушку просвирни» (матери Анастасии) и читали там акафисты, каноны, «пели, что умели из церковной службы до 12 часов ночи. В 3 часа вставали к утрене, шли в церковь».

Приехав, Стефанида сразу показала полученный от о. Филарета устав девушкам-«черничкам» и передала «старшим из них» его слова о том, «что нужно поехать в Уфу к преосвященному, представить ему устав. Меня же и послали. Я явилась к преосвященному Амвросию. Приняв благосклонно, он взял устав в руки и нашел надписи руки о. Филарета, поцеловал и сказал: “Блаженны вы, видевшие сего премудрого вождя настоятельства и вождя монашеской жизни, искусного и премудрого наставника в познании духовной жизни. Готов я с удовольствием содействовать в этом полезном деле спасения многих душ. Здесь непременно нахожу нужным открыть девичий монастырь. Я представлю в Священный Синод, а вы поживите в Бетьках общиной, изберите себе настоятельницу из своих сестер и ко мне пришлите”».

Когда паломницы были в Глинской пустыни, о. Филарет говорил им о полученном от преосвященного Амвросия письме с просьбой о помощи в устроении женского монастыря в Уфе. Теперь понятно, почему владыка обращался к Глинскому настоятелю: он знал о его успешной деятельности по воссозданию монастырей, основанной на личном духовном опыте.

В послужном списке игумении Филареты сказано, что девичья община была устроена ею «с разрешения Правительства» 1 сентября 1825 года, то есть в то время, когда она находилась с подругами на пути в Киев. Это можно объяснить тем, что, скорее всего, не все девушки смогли отправиться в то паломничество. Например, младшая сестра Стефаниды Евдокия, ставшая впоследствии ее верной сподвижницей, в Киев тогда не ходила. Оставшиеся и начали ту деятельность, которая дала право указать в официальных документах столь раннюю дату основания девичьей общины, устроенной «для возбуждения благочестивой ревности и усер­дия ко трудам общежития», а именно: «прачешни, хлебопекарни и огородных земледель­ческих трудов, шитья башмаков и других рукоделий».

Владыка Амвросий после разговора с вернувшейся из паломничества Стефанидой пожелал своими глазами увидеть Бетьковскую общину. Скорее всего, он был в Бетьках и в 1825 году, когда благословил создание общины, и в 1827 году.

По словам м. Филареты, бетьковский приходской «священник получил от преосвященного чрез благочинного указ, чтобы взойти в положение собравшихся девушек». В его присутствии сестры выбрали настоятельницу. «Старейшая» из девиц была Варвара Павлова, «серьезная, благочестивая и опытная по домашним делам экономка и в строительной части очень искусная», но безграмотная. «А у нас у всех, кроме ее, усердия много, а толку мало, особенно во мне», — пишет м. Филарета. — «Только читать лучше их умела акафисты и каноны, но без порядка, как напечатано в книгах. Простые девушки думали, что я лучше их всех». Стефанида предложила избрать начальницей Варю Павлову и поклонилась ей в ноги, призывая других сестер последовать ее примеру. Но сестры поклонились Стефаниде и готовы были подписать «удостоверение, что они избирают ее». Стефанида попросила пока не писать об этом владыке, а подождать пару месяцев, посмотреть, что получится из ее управления, так как, говорит, «знаю себя, что я совершенно не способна быть их руководительницей, особенно по домашности. Думаю, беда моя теперь, все будут смотреть на меня и увидят все мои ошибки и неумение и страх; от родителей грозились, и возьмут меня от них и отдадут за мужа на беду мою». В самом деле, в течение 1827 года Стефаниде пришлось претерпеть много скорбей от родных за избранный ею путь, но, «благодаря Богу, они скоро убедились письмами и вниманием великого старца Филарета, сочли это Божиим служением назначенным и женихам отказали».

Весной была начата постройка флигеля «при руководстве Варвары Павловой. Божией помощи шло порядочно, я и поручила ей этим заниматься… Народ стал прибавляться, прибавляться стали и внутренние труды противу дьявольских покушений, если бы не письма от о. Филарета и особая Божия помощь, то бы не устоять, могло бы скоро все разрушиться».

В 1828 году от преосвященного последовал уже «указ строгий с запросом, почему до сих пор не избрана настоятельница». Тогда Стефаниду «вторично проводили в Уфу. Я обнадеживала себя, преосвященный увидит молодость мою, не согласится и скорее вызовет настоятельницу Богом избранную».

Стефанида отправилась в Уфу не одна, а с Варварой и ее помощницей. Побеседовав в отдельности со всеми тремя, владыка назначил им начальницей юную Стефаниду. Даже если девушки и привезли с собой что-то вроде «протокола общего собрания», окончательное решение было во власти владыки, тем более что сестры слишком долго медлили оглашать свой выбор, выказывая этим свою неуверенность в его правильности. Время утверждения Стефаниды в должности настоятельницы Бетьковской общины — «по избрании сестер и по резолюции Преосвященного Амвросия» — подтверждается послужным списком игумении Филареты: 10 февраля 1828 года.

Перевод Бетьковской общины в Уфу произошел в 1832 году при епископе Михаиле (Доброве). Причиной этого переезда была воля епископа и благословение старцев на создание женского монастыря именно в Уфе, причем игумения Филарета вспоминает, что эта миссия воспринималась ею как тяжкий крест.

Для размещения общины в Уфе приобрели большой дом Пахомовых у Сергиевской церкви, в историческом центре Уфы — на месте ее кремля. Здесь, помимо Сергиевской, располагались и другие старейшие церкви Уфы: Троицкая, Покровская. Одним из занятий черничек, приносившим общине некоторый доход, стала выпечка просфор для близлежащих церквей. Кроме того, они возделывали имевшийся при доме огород, осваи­ва­ли ремесла.

Чтобы ходатайствовать об открытии женского монастыря, необходимо было располагать землею для него. Неподалеку от дома, в котором поселилась община, — буквально через дорогу от него, по Усольской улице, на правом берегу реки Белой, — было скуплено несколько ветхих домов. Это было то самое место, где некогда располагался Успенский мужской монастырь, закрытый еще в 1764 году и возобновленный в 1799 году уже на новом месте (близ «каменной переправы» через реку Уфу), так как старое место было застроено частными домами. Стефанида сумела уговорить обитателей этих «лачужек» продать их на снос. «Только некоторые старушки выразили желание, чтобы до их смерти их домиков не сносили, а включили бы в черту обители и дозволили бы им в своих домиках и век скончать».

В свое время Успенский монастырь имел «две церкви: Успения Пресвятой Богородицы и Богоявления Господня». Когда же он был закрыт, «имения его отобрали в казну, братию разместили по другим монастырям. Лишь утварь осталась при монастырских церквах, из которых одна была сделана приходской, а другая перенесена на городское кладбище». Приходская Богоявленская церковь и стала с открытием женского монастыря его первым храмом.

Обычно первой церковью Благовещенского монастыря называют надвратную кирпичную церковь в честь святого благоверного князя Александра Невского, построенную только в 1852 году (через два года после неудачи с постройкой каменного Благовещенского храма, освященного лишь в 1867 году). В то же время очевидно, что монастырь не мог четырнадцать лет существовать без своей церкви, где бы ежедневно совершалось положенное по Уставу богослужение. Возводить неспешно каменные храмы позволяло наличие деревянной церкви, срубленной в считанные дни или оставшейся с прежних времен, как это и было в Уфимском женском монастыре.

Официальное открытие Уфимского женского монастыря состоялось 15 марта 1838 года. По совету о. Филарета Уфимский женский монастырь был назван в честь ближайшего после выхода Указа о его открытии Богородичного праздника — Благовещенским. Ко дню открытия Благовещенского монастыря требовалось подготовить икону Благовещения Пресвятой Богородицы, «но сколько ни искали, таковой найти, а тем более сготовить новую — не могли, и не знали что делать». Тогда одна из старушек, оставленных доживать свой век на территории монастыря, «принесла в дар юной обители» хранимый в ее семье образ Благовещения, писаный в первой половине XVIII века. Эта икона стала монастырской святыней, перед ней по субботам пели акафист Пресвятой Богородице.

Церковь, оказавшаяся фактически на территории монастыря, была передана ему с соответствующим изменением названия. Так, в ведомости за 1838 год (составленной, как положено, в конце года, в декабре) Богоявленская церковь названа уже «Благовещенской, переименованной в настоящем году из Богоявленской, состоящей в городе Уфе в новоустрояемом Благовещенском женском монастыре».

Итак, главной причиной «первоначального заведения» этого монастыря был духовный подъем, исходивший из самой глубины народной среды. Будущая игумения избрала для себя монастырский образ жизни по сугубо духовным мотивам. Рожденная в зажиточной, близкой к купечеству семье, она, тем не менее, была с детских лет окружена атмосферой искреннего благочестия. Оказавшись свидетельницей явного чуда, она смогла достойно откликнуться на этот Божественный призыв и посвятить всю свою жизнь Богу. Это не было в ее среде чем-то исключительным: были у нее и сподвижницы, были и благодетели, никто не удивлялся и не препятствовал сильно их занятиям, — монашеский путь был в порядке вещей.

В связи с этим крайне неверным кажется мнение о том, что «религиозное рвение» является хоть и первой, но самой незначительной причиной ухода в монашество. Будто бы «гораздо больше в монастыре было девушек и женщин, у которых просто не сложилась личная жизнь, либо которые рано овдовели», а также неимущих, «которые получали в монастыре кров, питание, одежду» в обмен на «свою мускульную силу и профессиональные навыки». В действительности, чтобы решать проблему несложившейся личной жизни или бедности путем ухода в монастырь, надо уже иметь сильную религиозную мотивацию, приобретенную соответствующим воспитанием или самовоспитанием. Только реальная жажда духовного подвига дает силы преодолеть все трудности монастырской жизни, ярким примером чему является жизненный путь игумении Филареты и ее сподвижниц.